Озеро Росомахи

Якутия 1979 г.

Якуты селятся вдали от основного русла реки, за кружевом узких проток — висок. Им известны разливы капризных рек и непрочность подмываемых берегов. Где-то вдали от стремнины Тумары должен быть и Сегян-Кюель. Дождливым утром командор и штурман повели флотилию в путаницу висок. Пристали. Выбираясь на крутояр, услышали лай собак. На дороге нас встретили черноглазые мальчишки в школьной форме. Да, это Сегян-Кюёль, подтвердили они. Идем в окружении ребятишек по поселку. Дома чемто похожи на русские избы; и ни таежные избушки. От русской избы — лавки вдоль стен и русская печь. От таежной избушки — отсутствие сеней, клетей и чуланов. На некоторых домах нет даже двускатной крыши. Просто на срубе лежит накат из бревен, сверху он засыпан землей и торфом, растет на нем розовый кипрей. Срубы стоят на клетках из коротких обрубков бревен. Давний, проверенный тип построек на вечной мерзлоте.

В большой избе — конторе оленеводческого совхоза «Кировский», одного из крупнейших и известных в Кобяйском районе Якутии, нас приветливо встречают Петр Афанасьевич Кейтметдинов, директор совхоза, и Петр Николаевич Захаров, председатель сельсовета. Так вы не геологи? Не геодезисты? Московская научная экспедиция? Широкие лица расплываются в приветливой улыбке.- Нужны продукты баня? Лекарства?заботливо спрашивает директор. Ладная женщина, смущенно закрываясь рукавом, ставит на стол кружки с напитком.

— Попробуйте. Якутский целебный морс, — говорит она. — Это настойка брусники на талой воде... — Пейте, пейте, — подвигает к нам кружки Кейтметдинов. — Очень полезно. Талая вода — это живая вода из сказок. О ней сейчас, много спорят. Но мы, якуты, живем среди вечной мерзлоты и знаем, что эта вода очень целебна. Придает бодрость охотнику, продлевает жизнь старику. Может быть, потому в Якутии долгожителей не меньше, чем на Кавказе...

По законам тайги хозяева первыми не расспрашивают гостя. Зато они с искренним интересом слушают наши рассказы.

— Однако, — говорит директор, — далеко вы забрались. Там никто из нас не был. А медведь хуже тигра, — продолжает Кейтметдинов, выслушав мое повествование о встрече с хозяином леса. — Они разные бывают. Один увидит человека и уйдет. Другой нападет. Ружье надо. Никогда медведя не стрелял? Плохо. Тогда зачем тяжесть таскать? Боронись медведя... Геологи товарищей, говорите, потеряли. Всякое на реке бывает. Однако,— успокаивает директор, — на Тумару вертолет летал.

— Снимать кино будете? — обращается к нашим кинооператорам председатель сельсовета Захаров. — Жаль, много хороших охотников за хребет улетели. Там у нас главное оленье стойбище. Там и охота. Но пойдемте к Кривошапкиным. Муж и жена — знатные промысловики. Орденоносцы. — Он встает. Ростовцев, Дудолин и Лобанов выходят за Захаровым.

Кейтметдинов предлагает остальным пройти по поселку. Он обращает наше внимание на летние жилища охотников и оленеводов. Каркас из длинных жердей, обтянутый шкурами и брезентом. Это — тордох. Нагибаемся, входим. Посередине тордоха две жерди, между ними кострище. Над кострищем цепочки разной длины, с крючками для котлов. Жилище перегорожено - ситцевым пологом. Ничего лишнего. Просторно, уютно.

— А.это сэргэ. — Петр Афанасьевич подводит нас к резному деревянному столбу. — Мы, якуты, издавна занимались коневодством. Сэргэ вначале служил коновязью. Потом стал родовым тотемом. Видов сэргэ около сотни. Вон тот большой красивый столб с прибитым к нему куском бересты называется тукпуйэллэрсэргэ. Не запомните? Трудно. Так вот этот сэргэ — хранитель жизни людей и скота. Так верили старики. Есть сэргэ кумысный. На ней стоял деревянный кубок — чорон с кумысом. Этот кубок самая красивая девушка вручала победителю национального праздника — ысыах. Праздник весны. Во время него парни состязаются в прыжках. Кыллы — надо с одной ноги на другую прыгнуть одиннадцать раз. Куобах — прыгают, одновременно отталкиваясь двумя ногами.

Мы давно в пути, пролетали над всей Джеленджей и никого не видели. — Лобанов нетерпеливо теребит клинышек отросшей бороды, зовет. На тарыне действительно стоит шест. На нем обессилено повисло полотнище из марли. Вокруг следы ночлега. Разбросаны пузырьки от лекарств, мешочки из-под образцов, головешки костра. Рядом набухшая кошма, которую геологи стелют в палатке. Поднимаю бутылку. В ней что-то есть. Записка... В настороженной тишине вынимаю пробку, бережно разворачиваю хрупкий листок из полевой книжки. Медленно читаю: «0.6 августа, понедельник, 1979 г. 10.00 местного времени. Ждали вас 2 суток. Уходим в устье Джеленджи,- у впадения Тумары будем ждать. На наледи, у прижима перевернулись обе лодки. Сейчас вещи подсохли, мы подлечились. 6 августа связались с Жиганском, сообщили, что вас нет. На связь будем выходить каждое утро. Ждем вас в устье Джеленджи, сколько будет возможно. БЕЛЯКВ В.М., ФАРНОСТЪ С.В.» От трагического лаконизма записки как-то сразу померк солнечный день и волшебный блеск тарына показался зловещим. Вот она, судьба искателя, первопроходца! Пытливый и смелый, идет он ради знаний, ради счастья открытий. Но и ему, опытному и мужественному, не всегда сопутствует удача...

Читаю записку еще раз. Несчастье случилось 4-го. Сегодня 12-е. Записка теми, для кого она предназначена, не снята. И, видно, они уже не будут здесь. Или их взял вертолет из Жиганска. Или... Мы молча сняли шапки.