Слово о Куваеве

Чукотка 1988 г.

В Певеке, на берегу Ледовитого океана, в зале местной школы мы встретились с Олегом Куваевым. С его портретами, книгами, стендами, на которых отражена его бурная жизнь - геолога и писателя, первопроходца и Романтика Севера.

Яростный первопроходец, чтимый нами по его рассказам и романам, словно живой предстал перед нами, тоже странниками, тоже влюбленными в суровую красоту заполярного края.

Недаром, кто-то из великих землепроходцев, сказал, что каждый путешественник невольно становится писателем. – Да, это так. Но не каждый из добровольных странников так пламенно, с такой силой воспел людей, которых он назвал «племенем искателей».

Геолог, он мечтал «проложить свой, не казенный маршрут» по Северу. И этот маршрут он проложил - в своей мужественной прозе.

В Магадане я услышал отзыв об Олеге от главного геолога Объединения, который в свое время работал в одной партии с Олегом. Этот человек, преданный своему делу, но лишенный романтического восприятия своей профессии, сказал, что «Куваев знал дело геолога, но больше увлекался писанием. А это мешало работе…». Я уже забыл этого сухаря, но помню Олега. «Человек не может жить только своей, узкой профессией»,- сказал Чехов. Да, это так. Странствия геолога сделали Куваева изыскателем не только рудных запасов, но и изыскателем человеческих характеров. А люди с характерами первопроходцев - во всём великие люди...

В следующем месяце у него был бы юбилей. Не очень круглый, но вполне отличный. На две пятерки — 12 августа со дня рождения Олега Куваева исполнилось бы 55 лет. Но его среди нас нет. Он — в книгах своих, в памяти тех, кто его знал, в той витающей в некоем пространстве идее дальних дорог, которая не давала покоя Олегу и все будоражит родственные ему души.

Видимо, не имеет смысла в нашем журнале перечислять хотя бы основные рассказы, повести, романы Куваева — читателям «Туриста» они, конечно же, известны. Сейчас уместнее поговорить о Куваеве - человеке.

Я знал Олега. Не так близко, чтобы теперь выступать в роли его друга-приятеля, но знал. Познакомился с ним, когда Олег еще работал в геологических экспедициях летом 1964 года, в Магадане. Каким ветром меня и моих спутников (а среди них был и нынешний главный редактор журнала "Турист" Борис Москвин) занесло туда, теперь неважно, скажу лишь, что по своей воле.

И добавлю: наши и Куваева интересы тогда пересекись «на почве» поиска мифической Серебряной горы, которая была, якобы, где-то на Чукотке. На этой-то почве мы и встречались пару раз с Олегом, бывали в его холостяцкой квартире, украшенной атрибутами северной походной жизни — ружьями на стене над скромным ложем, шкурой белого медведя на полу.

Вскоре пути наши неожиданно еще раз схлестнулись. Уже на севере, в низовье Колымы. Летали даже с ним на «Аннушке», с поплавками вместо колес (воды всякой — озер, речек — там больше, чем суши), по одному нужному для Олега геологическому делу на запад от Колымы, в сторону Алазеи.

Уже много позже встречались в Москве, в редакции журнала «Вокруг света». Бывал Олег и у меня дома — я ему показывал свою надувную байдарку. В ту пору он замышлял одно могучее путешествие. Где-то на Севере, конечно, но где именно — определенно не говорил.

Вот и все мое знакомство с Куваевым.

Но, не встречаясь с Олегом, я думал о нем и следил за его литературной судьбой. Ждал его новых рассказов, первого романа, о котором он однажды обмолвился, когда этот роман «Территория», как теперь мы знаем из комментариев к вышедшему в конце прошлого года двухтомнику, был в очередной раз им переписан и уже готовился к публикации.

Меня и тогда не покидало ощущение, что Олег Куваев — это нечто значительное в том жанре литературы (романтическо-приключенческом, что ли), который так близок многим. Какая же это величина, и какое это явление, понял лишь позже, прочитав и перечитав почти все, что им было написано.

Сейчас, когда известно, что Олег уже не поморщится, читая воспоминания о себе, на него можно навесить целую гирлянду высокопарных характеристик — и «последний романтик» и «поэт Чукотки», и «лучший писатель среди геологов», и даже «наш советский Джек Лондон» (последняя уж очень напрашивается из-за цепочки аналогий: общей сочности и мужественности характеров героев, основной тематики, связанной с Севером, с северным золотом, даже из-за сходства их биографий — оба закончили свой бег по жизни у столба с отметкой «40»).

Но делать это, конечно, не нужно, потому что все обозначенные выше характеристики, хотя отчасти и верны, но неполны и поэтому ошибочны по существу. Олег — просто единственный Олег Куваев. И чтобы понять, как это много, надо читать и читать его рассказы, повести, романы, статьи, письма.

Я уверен, что с годами интерес к Куваеву, тяга к нему будут расти.

В творчестве своем Олег разный, но всегда узнаваемый. Да, он романтик. Но обстоятельный и ироничный, в особенности в отношении к себе самому. В этом, видно, проступает его вятское мироощущение, про которое он писал: «Я родился в Костроме, но считаю себя вятичем, ибо все время, вплоть до института, жил в Кировской области...» (Помните эту народную байку: «Мы вятские — люди хватские, семеро одного не боимся...»)

Впрочем, к расхожему понятию «романтика» Олег и не мог относиться с дилетантским пафосом — ведь она была для него не хобби на время очередного отпуска и не подогретой молодежной прессой поездкой «за туманом и за запахом тайги», а ежедневным и многолетним профессиональным занятием. Трудной и опасной работой с неустроенным бытом, с занудным вытьем — вьюги зимой и комаров летом, с многодневным ожиданием вертолета в тундре и со многими другими видами проверок на тему «кто есть кто». По данной причине — и это надо признать — у Куваева порой проскакивали непочтительные реплики в адрес туристов, но в целом к этому племени непрофессиональных романтиков, особенно к тем, кто странствует по Северу, он относился уважительно (по нашим с ним отношениям сужу), именуя его, это племя, в сравнении с геологами, «гораздо большей частью человечества».

Обстоятельность, даже капитальность Олега, были видны во всем. В жизни — в несуетной манере держаться, во взвешенности слов и поступков. В основном деле, в его книгах в той глубокой подготовке, которая сопровождала каждое проникновение в новую для него область знаний. Некоторые его повести и очерки, если бы они не были так самобытны по литературным своим качествам, по их информативности могло приравнять к научным статьям. А «Территория» целая диссертация по истории открытия чукотского золота.

Он был большим фантазером с безошибочным чувствам слова. Когда-то, встречая в журнале первые рассказы и повести Олега, в их ярких, даже вызывающих заголовках я видел своего рода продолжение газетной хлесткости названий книг талантливых мальчиков - писателей середины 50-х, но потом, вчитываясь в куваевские произведения, я убедился, что главное в их заголовках — точность. Загадочный подтекст и точность. Прочитайте еще раз эти вещи и убедитесь в том сами. И никогда ни с чем не спутаете — «Зажгите костры в океане», «Через триста лет после радуги», «Чудаки живут на востоке», «К вам и сразу обратно», «Кто-то должен курлыкать»… И, наконец, лаконичный и емкий — «Территория».

По характеру и по образу жизни Олег был спортсменом. В студенческие годы был спортсменом в прямом смысле этого слова — лыжником-гонщиком. Он всегда хотел быть первым. Или, во всяком случае, впереди идущим. И когда искал Серебряную гору. И когда занимался исследованием легенды о розовой чайке. И когда взялся в форме романа описать полную драматизма историю открытия сумасшедшего золота Чукотки.

Стремление к первенству предполагает наличие у человека особой активности, этакой пробивной силы, раздражающей окружающих настырности. Ничего подобного у Олега не было. Внешне он был сдержан и даже, пожалуй, застенчив. Он всего хотел добиться сам, никого не оттирая плечом. За роман «Территория» О. Куваев был удостоен первой премии Союза писателей и ВЦСПС. Он приобрел широкую известность, хотя и «не вписался» в среду тщеславных литераторов. Это особенно видно из публиковавшихся год назад в «Советской России» его набросков к выступлению, которые в той публикации были и названы по-куваевски: «Без замешанной на коньяке показухи». А также из тезисов к его другому выступлению «О так называемом «молодом писателе», напечатанных в двухтомнике.

И эта особенность Куваева, его неукладываемость в писательскую «обойму» — все от того, что он был неисправимым провинциалом. Да, именно провинциалом — в хорошем и, на мой взгляд, в высоком смысле этого слова. Понимаю, что рабочий термин «провинциал» у столичных «интеллектуалов» (ставлю в кавычки и это слово, так как имею в виду лощеных и бесталанных окололитературных скептиков) имеет смысл снисходительной клички, предназначенной для наивных. Но они, эти скептики, острили, а провинциалы приходили и делали дело. Достаточно вспомнить только двух — Ломоносова и Шукшина. И мне думается, что именно такие провинциалы, в том числе живущие в больших городах и столицах, но каким-то непостижимым образом сохраняющие свою не показушную искренность и наивную веру в то, что жизнь можно изменить к лучшему, в конце концов, по-настоящему посодействуют этому.

Жаль, что Олега уже нет в их числе. Что не дожил он до своего времени. Впрочем, Куваев живет и действует.