Ноев Ковчег

Кольский пол-ов 1980 г.

С трудом протиснулись в мелкое, заросшее русло. Над лодками, закрыв небо зеленым шатром, сомкнулись кроны невысоких деревьев. С берега на берег протянулись цепкие ветви кустов, переплелись, хлещут по лицам, вырывают весла.

Плывем без весел: руками хватаемся за что придется, подтягиваем байдарки и медленно углубляемся в сырой полумрак извилистого водотока. Частые крутые повороты изматывают. Стоя по колено в воде, поднимаем тяжелые скользкие лодки за корму, за нос — кантуем, чтобы запихнуть их в «барсучьи лазы» замысловатых извивов Пурнача. Пройдем ли? Но если боишься — не делай, делаешь — не бойся. Вперед!

Прошло два или три часа. Наконец-то Пурнач раздвинул свои берега. Замелькали весла, послышался оживленный говор. Чаще плесы, можно размять затекшие плечи, переброситься словом с товарищами. Течение убыстрилось. За кормой вспухают полушария серебряных пузырей. Они крутятся, переливаясь всеми цветами радуги, бесшумно лопаются, оставляя кольца пены. Где-то на переломе русло флотилия уткнулась в коряги, затянутые илом. Расчехлив топоры и пилы аварийная группа — отец и сын Ащекины, командор Евгений Михеев, комиссар Александр Егоров — выходят на завал. Вынужденную остановку надо использовать для наблюдений. Первой на берег выскакивает Гемма, шустрый спаниель, одиннадцатый участник экспедиции. Вскоре ее нетерпеливый лай слышится вдали от реки. Собака зовет своего хозяина, Владимира Лапина, бывалого охотника. Но на этот раз Володя занят другим. Вместе с главным фотографом Василием Лобановым он стоит в карликовом березовом криволесье и «охотится» за редкими экземплярами тундровой растительности.

— Тундра, Василий,— говорит Лапин, научный руководитель отряда,— безлесный ландшафт. Для него не характерны высокие деревья. Великаны тундры - это вот такая карликовая березка, ивняки. Выше них могут быть только бугры и кочки. Вот они, видишь?— Лапин показывает на бугристый простор, открывающийся за редколесьем.

Плосковершинные торфяные кочки до двух метров высотой отделены друг от друга мочажинами. Это бугристые болота, микрорельеф тундры. Среди бугров то там, то тут несокрушимо утвердились толстые прямые березы — передовые посты лесотундры. Березы — самый старый житель Кольского полуострова, первое дерево, появившееся здесь, после последнего оледенения, со времени которого прошло более пятнадцати тысяч лет….

— Снимай, Василий,— слышался назидательный голос Лапина,— вот эти веточки. Береза извилистая. Основной и эндемичный для тундры вид криволесья. Какие замысловатые переплетения этих тоненьких стволиков! Даже в благоприятных условиях, при которых другие виды берез имеют прямой ствол, береза извилистая всегда искривлена….

Гемма вернулась обескураженная. Среди раздолья бугристых болот она не нашла никакой дичи. Видимо, засуха сделала свое черное дело. Мы оглянулись на сумрачный плоский простор. От него веяло вечностью и равнодушием. Природа жила своей жизнью, своими заботами. Но мы надеялись, что в ярко - зеленой ленте кустов, окаймивших извилистое русло Пурнача до поднимающихся увалов, мы все же встретим «братьев наших меньших», ради которых пришли сюда из далекой Москвы.

ПОСЛЕ ЗАВАЛА потянулись привольные плесы, забурлили мелкие каменистые перекаты. Все яснее небо, хотя близок вечер. Стремнина вынесла нас не широкий бочаг. Дима склонился на корме над картой, а я лениво взмахиваю веслами. Стой! Что там?1 Птицы? Выводок!

— Лебеди, Дима… Тихо. Не спугнуть бы. Купаются. — Меркурьев приподнялся на корме, сделал знак сзади идущим байдаркам. Они осторожно подплыли.

Отражаясь в коричневом зеркале бочага, скользили белоснежные большие птицы. Лебедь и лебедушка. Порода кликунов. Рядом несколько серых наивных комочков — малыши, не вставшие на крыло.

Изогнув гибкие, тонкие шеи, взрослые кликуны погружали их в воду, буравили ее, махали крыльями, опрокидывались хвостом вверх, переворачивались через голову, медленно оглаживали перья, стряхивая широкими взмахами алмазные капли воды. Серые лебедята неуклюже барахтались рядом с родителями…. Безмятежным покоем веяло от этого чудесного зрелища. Оно на миг заставило забыть о перенесенных трудностях и ожидающих нас испытаниях.

— Г-ааа-ввв! Ррр-ыыы-гаав!— благоговейную тишину нарушил сторожевой лай Геммы. Она напоминала нам, что раз мы мужчины, то, значит, и охотники. На лодке Лапина и Лобанова послышалась возня. Спаниель, очевидно, пытался выйти на след. Но….

Подняв, маленькие горбоносые головы, лебедь и лебедушка тревожно загоготали, расправили тяжелым широкие крылья, мощно взмыли и, продолжая гоготать, пошли в атаку на лодки. Малыши затрепетали почками крыльев, суетливо засучили лапами и помчались на призыв родителей на нас. Серые комочки совсем рядом. Черные бусинки глаз таращатся на блестящие лопасти. Малыши отважно ныряют под весла. Я едва успеваю их поднять. И тут над застывшей колонной разносится необычная команда: «Поднять весла! Пропустить лебедят!»

ДО СТОЯНКИ мы встретили не один выводок уток, гусей. Непуганые птицы не разыгрывали перед нами сцены, рассчитанные на неопытных охотников: мать - утка не заманивала, припадая на «раненое» крыло, подальше от птенцов. Просто выводок на куропаток сапсан. Подкараулив вспорхнувшую птицу, он стремительным броском, под углом сверху бил ее лапами и падал вместе с добычей в кустарник.

Стемнело. Горит костер, варится ужин. Под развесистой листвой высоких берез раскинулись палатки. Под обрывом, по тихой заводи плавают, как в московском зоопарке, утки. Кидаю им хлеб. Подплывают, толкают клювом — не нравится. В осоках гогочет, устраиваясь на ночлег, гусиная стая. Видны настороженные шеи вожаков, колышется трава от выводков. Мир и спокойствие царят вокруг. Свет костра выхватывает из подступавшей ночной мглы и людей, и заросли с уснувшими птицами. Чудилось, что среди потопа тьмы плывет библейский ковчег, на котором единой семей. 0й живут сыны человеческие и дети природы.